Коран — перевод с сирийского?

Мусульмане постоянно подчеркивают неподражаемость (и’джаз) и сохранность Корана как Откровения Божьего, настаивая не только на его художественном совершенстве, но и на том, что это единственное из когда-либо данных Откровений, которое осталось именно в том виде, в каком было ниспослано, на том же языке, в первозданной ясности и однозначности. Об этом говорит и сам Коран.

«Ведь Мы — Мы ниспослали напоминание, и ведь Мы его охраняем» (15:9).

«И поистине, это — послание Господа миров. Снизошел с ним дух верный на твоё сердце, чтобы оказаться тебе из числа увещающих, на языке арабском, ясном» (26:192-195).

«А если вы в сомнении относительно того, что Мы ниспослали Нашему рабу, то принесите суру, подобную этому, и призовите ваших свидетелей, помимо Аллаха, если вы правдивы. Если же вы этого не сделаете, — а вы никогда этого не сделаете! — то побойтесь огня, топливом для которого люди и камни, уготованного неверным» (2:21-22).

Каково же мусульманам будет узнать, что как раз наиболее прекрасные и вдохновляющие стихи Корана — это приблизительный арабский перевод христианских гимнов, написанных на сиро-арамейском языке, и библейских фрагментов (в том числе апокрифических) из сирийских лекционариев, то есть из сборников христианских богослуженых текстов. Само слово «Quran» происходит от сирийского «Qeryana», что, собственно, и означает «лекционарий».

Всё начинается с того, что, несмотря на претензию на абсолютную ясность, абсолютно ясно, что Коран во многих местах тёмен. Иные фрагменты Корана вызывали затруднения и противоречивые толкования уже в первые века ислама. Как это объяснить?

Уже в начале 20 века появляются авторы, которые указывают на значительный пласт неарабской лексики и фразеологии в Коране. Это, в первую очередь, ассириец Альфонс (Хурмиз) Мингана (Mingana, 1878-1937), историк и востоковед, собиратель сирийских христианских рукописей, автор работы «Сирийское вляние на стиль Корана» (Syriac Influences On The Style Of The Kur’an, 1927). Далее следует Артур Джефри (Jeffrey, 1892-1959), австралийский профессор семитологии, автор «Словаря иностранных слов в Коране» (The Foreign Vocabulary of the Qur’an, 1938), в котором отражено 275 коранических терминов иноязычного происхождения.

В 70-е годы появляются работы Гюнтера Люлинга (Lüling), немецкого филолога сирийского происхождения, который в своих работах показал связь между композицией Корана и христианской гимнографией (Kritisch-exegetische Untersuchung des Qur’antextes. Erlangen, 1970; Über den Ur-Qur’an. Ansätze zur Rekonstruktion vorislamischer christlicher Strophenlieder im Qur’an, 1974). Люлинг и сейчас продолжает утверждать, что мусульмане сначала были иудео-христианской сектой, чья позиция была потом искажена и узурпирована позднейшими поколениями (A challenge to Islam for reformation: the rediscovery and reliable reconstruction of a comprehensive pre-Islamic Christian hymnal hidden in the Koran under earliest Islamic reinterpretations, New Delhi, 2003).

В 1977 году появляются две работы, составившие вехи в корановедении:
1) «Коранические иследования: источники и методы толкования писаний» (Quranic Studies: Sources and Methods of Scriptural Interpretation) известнейшего американского исламоведа, профессора Гарвардского и Лондонского университетов, Джона Эдварда Уонсбро (Wansbrough, 1928-2002), утверждавшего, что Коран собран из фрагментов самого разного происхождения; и
2) «Агарянство: становление исламского мира» (Hagarism: The Making of the Islamic World) принстонских исследователей Патрисии Кроун (Crone) и Майкла Кука (Cook), доказывавших, что Коран был манифестом еретического течения в иудаизме и что его текст собран на основе иудейских и христанских документов предшествующего периода.

Аналогичные идеи высказал арабский историк, профессор университета в Наблусе Сулейман Башар (Bashear, 1947-1991), особенно в работе «Арабы и другие народы в раннем исламе: к вопросу об отношениях между арабами и не-арабами в раннем исламе» (Arabs and others in Early Islam: discusses the relationship between Arabs and non-Arabs in early Islam, 1997).

В 90-е годы с поддержкой данного тезиса выступили Герд Рюдигер Пуин (Puin), немецкий специалист по коранической палеографии, открыватель Санского свитка Корана, а также пакистанец Ибн Варрак (Ibn Warraq), под чьей редакцией вышел сборник «Происхождение Корана» (Origins of the Koran: Classic Essays on Islam’s Holy Book, edited by Ibn Warraq, 1998). Общую позицию выразил Пуин, заявивший, что Коран — это «коктейль из разных текстов, большинство из которых были непонятны уже во времена Магомета. Многие из них на века старше самого ислама. …и среди них есть и христианский субстрат».

Наконец, своеобразный итог всем этим изысканиям подвёл немецкий профессор семитологии и арабистики Кристоф Люксенберг (Luxenberg) в своей сенсационной работе «Сиро-арамейское прочтение Корана: подход к расшифровке коранического языка» (Die Syro-Aramäische Lesart des Koran: Ein Beitrag zur Entschlüsselung der Koransprache, 2000). Наличие тёмных мест, трудных даже для понимания арабских мусульманских комментаторов, он объясняет тем, что они переведены с арамейского — языка, который господствовал до 7 века на всём Ближнем Востоке, включая Аравийский полуостров. Значительная часть текста Корана является переводом с сирийского, и несколько поколений занимались адаптацией этих текстов для нужд арабских христиан. Во всех случаях «тёмности» коранического текста Люксенберг проверяет, имеются ли в нём омонимы, которые имеют другое значение в сирийском языке и с которыми текст становится значительно более понятным. Поскольку в раннем арабском не было знаков огласовки и диакритики, можно предположить, что позднее они расставлены неверно, и потому следует попробовать другие варианты. Далее, обратный перевод с арабского на сирийский зачастую позволяет обнаружить соответствующие фразы в более ранних сирийских источниках. Так, например, «huri», что обычно переводится как гурии, большеглазые девы, прислуживающие праведникам в раю, обозначает «белый виноград» (по этому поводу западные журналисты стали язвить, что, мол, шахиды рассчитывают на дев, а получат белый виноград). Пассаж из суры 33 делает из Печати пророков, каковым почитают Магомета мусульмане, лишь свидетеля пророков, которые пришли до него. И т.д. и т.п. В целом, коранический текст предстаёт как смесь арабского и сирийского, которая позже была ошибочно принята за чисто арабский текст.

В 2005 году конференция «К вопросу о новом прочтении Корана» в университете Нотр-Дам продемонстрировала, что «тезис Люксенберга» приобретает всё больше сторонников в академическом мире. А в 2006 году вышла книга Габриэля Сомы (Sawma) «Коран — неверно понятый, неверно переведённый и неверно прочтённый» (The Qur’an: Misinterpreted, Mistranslated, and Misread. The Aramaic Language of the Qur’an), в которой даётся развитие этого тезиса.

Несмотря на все научные доводы, убедить мусульман в подобном, конечно же, невозможно ни при каких условиях. Они попросту станут убивать учёных, которые подвергают сомнению происхождение Корана, как это произошло с Сулейманом Башаром, которого фанатики выбросили из окна университета, в котором он преподавал. Поэтому, кстати, и Люксенберг, и Ибн Варрак — это лишь псевдонимы: учёные не хотят раскрывать свою личность, опасаясь террора.

Но для христиан становится ясно, что вся вдохновляющая сила ислама — это лишь отблеск Евангелия и вдохновения христианских «сладкопевцев». Всё то, что и нам, и самим мусульманам нравится в исламе — из христианских источников. Сохранив Коран, Аллах сохранил христианские гимны. Неподражаемость Корана — это неподражаемость христианских гимнов. Поэтому, если христианину нравится повторять те или иные поэтические формулы Корана, он может не смущаться — ему нравится повторять перепевы сирийских христианских гимнов.

В свете достижений современной науки становится яснее и провиденциальная миссия ислама. Рано или поздно, под давлением неопровержимых фактов, истина восторжествует. Только слепцы смогут почитать в качестве несотворённого Откровения несовершенный перевод. Но останется след от того ударения, которое сделали мусульманские авторы на предании себя Богу и на всех благах, которые следуют из него. Ислам предстанет как аспект христианства, временно отделённый от своего истока благодаря литературным перипетиям.

Добавление — специально для тех, кто может промахнуться в понимании с первого раза.

Гланая мысль Люксенберга — омонимическое прочтение Корана. Она вовсе не в том, что в каких-то раннехристианских тестах те же идеи, образы и проч. А в том, что если читать текст Корана не чисто по-арабски, а подставлять под одинаково звучащие на двух языках (арабском и сирийском) слова вместо арабских значений сирийские, то получатся как раз те самые христианские образы. В чисто арабском прочтении этих образов нет. И тем удивительнее, что они возникают.

Яркий пример: коранические описания рая (особ. 44:54, 52:20, 55:72, 56:21 и др.) при подстановке под арабо-сирийские омонимы сирийских значений находят параллели в гимнах Ефрема Сирина «О рае» (особ. 7:17, 9: 4-9, 155-157). Люксенберг сопоставляет выражение Wa zawwajnahum bi hur ‘in («И coпpяжём Mы иx c чepнoглaзыми, бoльшeoкими») с текстом Ефрема «И дадим им отдых среди чистейшего на вид винограда» (ср.: «Кто с мудрой умеренностию воздерживался от вина, того преимущественно ожидают к себе райские виноградники, и каждая лоза простирает к нему свои грозды. А если он девственник; принимают его в чистыя недра свои, потому что живя одиноко не познал он супружескаго лона, не восходил на брачное ложе»).

Для zawwajnahum, «сопряжём», Люксенберг предлагает другое и чистое арабское прочтение rawwahnahum — «дадим им отдых». Разница всего в двух диакритических точках. Нынешняя мусульманская интерпретация является результатом прочтения предлога bi как арабского «с». «Мы дадим им отдых с» звучит менее логично, чем «мы сопряжём их с». Однако в сирийском bi значит также «под» или «среди», что делает осмысленным перевод «мы дадим им отдых среди».
Если мы принимаем такое прочтение, hur’in более не может говорить о девственницах. Более того, традиционное мусульманское толкование hur требует идиоматической акробатики. Буквально hur значит множественное число от hawra — «белый». Таким образом, оно могло намекать на «белых женщин», но при этом объект тоже должен быть женского рода. Слово ‘in традиционно понималось как множественное число от «глаз», и всё вместе переводилось как «большеокие». Однакое такое сочетание необычно и встречается только во фразе hur ‘in. Таким образом, это неологизм. Буквальный перевод должен значить: «большеокими белыми» и относиться к девам в раю. В английских переводах этот слишком буквальный ряд слов ретушируется в форме: «красавицами с большими, прекрасными очами» (Pickthal), «прекрасными женщинами с великолепными, большими и лучезарными очами» (Yusufali) и даже «чистыми гуриями, прекрасными» (Shakir).

Люксенберг не отрицает, что hur может значить «белые», а ‘in «очи», однако предлагает другое, сирийское прочтение bi hur ‘in, меняющее контекст: «под безупречно/кристалльно чистыми белыми» или «среди безупречно/кристалльно белых». Эта загадочная фраза работает примерно так же, как ‘big cheese’ описывает важную персону по-английски. Люксенберг находит примеры метонимического использования слова «белые» в смысле «виноград/виноградины» — как в сирийском, так и в арабском. «Око», по его мнению, — это метафора, описывающая «появление» чего-либо. В этом случае он также обнаруживает выражения в обоих языках, типа «стать пред светлые очи», что значит «появиться», или «зеница ока», что значит высшую ценность чего-либо

Такое прочтение требует такой же лексической акробатики, как и традиционное, однако Люксенберг успешно реинтерпретирует все 8 пассажей, в которых фигурируют девственницы, так же как 3 пассажа, где фигурируют молодые мужчины в раю (52:24, 56:17-19 и 76:19). Все эти 11 реинтерпретаций полностью соответствуют новому прочтению аята 44:54. Дополнительное преимущество такого подхода, полагает Люксенберг, состоит в том, что повествование о «райском винограде» не только вписывается в контекст сирийской христианской литературы 7 века, но также освобождает текст Корана от следующего за этим «скандального эротизма».

Отметим также, что мысль об иноязычном протографе Корана была уже у современником Магомета, о чём свидетельствует сам Коран: «Mы знaeм, чтo oни гoвopят: «Beдь eгo yчит тoлькo чeлoвeк». Язык тoгo, нa кoтopoгo oни yкaзывaют, инoзeмный, a этo — язык apaбcкий, яcный» (15:103). Человеком же, на которого намекают «они», мог быть Сергий Бахира — сирийский монах, которого мусульмане чтут как своего рода Иоанна Предтечу, узнавшего в юном Магомете будущего пророка, а христиане («Апокалипсис Бахиры») считали прямым инспиратором ислама, подучившим арабов несторианской ереси.